Евдокия Ростопчина (Русские поэты, 1996)

Е. Дмитриева


Восторженность души, дар чувствовать полнее
И мыслить глубоко, дар плакать и мечтать
И видеть в жизни сей все ярче и светлее,-
То кара ль жребия?- то неба ль благодать?-

вопрошала тридцатилетняя поэтесса в стихотворении "Что лучше?". А через год, потрясенная смертью Лермонтова, нашла для себя ответ в трагическом прозрении:
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной,-
Но преждевременно, противника рукой -
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!

("Нашим будущим поэтам")

Современники считали ее умницей и красавицей, отмечали живость характера, доброту, общительность. Ей посвящали свои стихи Лермонтов и Тютчев, Мей и Огарев. В конце 30-х годов ее имя ставили порой даже рядом с именем Пушкина. Но сама она воспринимала свою судьбу скорее драматично.
Детство Евдокии Петровны, в девичестве Сушковой, прошло в Москве. Потеряв рано мать, жила она в доме своего деда, Ивана Александровича Пашкова, "в роскошном жилище" на Чистых прудах. Скрываясь от родных, с двенадцати лет стала писать стихи. А читать их давала студенту Московского университета Н. Огареву и ученику Благородного пансиона М. Лермонтову, посещавшим дом ее деда (среди стихов того времени было и посвященное декабристам стихотворение "К страдальцам"; через двадцать лет Ростопчина подарит его вернувшемуся из ссылки С. Г. Волконскому). Незадолго до кончины Ростопчиной, в 1857 году, Огарев, размежевавшийся с ней по идейным соображениям, вспомнит тем не менее в стихотворении "Отступнице" те времена почти с ностальгической нотой: "Воскресло в памяти унылой То время светлое, когда Вы жили барышнею милой В Москве, у Чистого пруда".

В восемнадцать лет, на одном из своих первых балов, Сушкова знакомится с Пушкиным, который "так заинтересовался пылкими и восторженными излияниями юной собеседницы, что провел с ней большую часть вечера". А через год друг Пушкина Вяземский, часто бывавший в доме на Чистых прудах, списывает стихотворение "Талисман" и помещает его в альманахе "Северные цветы", за что юной поэтессе "крепко достается" в семействе Пашковых.

В 1833 году "все московские матушки", как отмечает язвительный Вяземский, "рвут и мечут" от предстоящей свадьбы Сушковой, которая неожиданно для всех выходит замуж за графа Андрея Федоровича Ростопчина, сына бывшего главнокомандующего в Москве Ростопчина. Жених был знатен и богат.

Осенью 1836 года она с мужем едет в Петербург и вскоре поселяется в доме на Дворцовой набережной. Ростопчины приняты в высшем петербургском обществе и литературных салонах Петербурга - у Одоевского, Жуковского, в семье Карамзиных. На обедах Ростопчиных собирается цвет интеллектуальной элиты столицы. К этому времени относится и начало романа Ростопчиной с Андреем Карамзиным, от которого у нее было впоследствии две внебрачные дочери. В 1854 году, узнав о его гибели во время Крымской кампании, Ростопчина напишет: "...цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось,- эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу..." Но все это будет позже, а пока, в конце 30-х годов, она не только одна из самых модных дам Петербурга, но и признанный всеми поэт. Однако Ростопчина чувствует, что жизнь ее, при внешнем блеске, "лишена первого счастия - домашней теплоты", а сердце вовсе не создано к той жизни, какую принуждена вести теперь,- и оттого любит повторять стих пушкинской Татьяны: "...отдать бы рада Всю эту ветошь маскарада..." С весны 1838 года она поселяется в воронежском поместье мужа, селе Анна, которым помечены многие ее стихотворения. Но, в отличие от пушкинской героини, уединение не приносит ей спокойствия, а лишь навевает меланхолию. В 1839 году в Петербурге издается книга "Очерки большого света, соч. Ясновидящей", в которой проглядывает ставшая уже к тому времени расхожей тема бездушия аристократического общества и высвечивает сложную жизненную коллизию самой Ростопчиной. Сходным же автобиографизмом отмечена и первая книга ее стихов 1841 года, в которой, как считал Плетнев, узнаешь "полную историю жизни"...

С 1840 года Ростопчина живет в Петербурге, а в 1845-м вместе с семьей отправляется за границу, откуда присылает Булгарину для "Северной пчелы" написанную в дороге балладу "Насильный брак". И цензура, и публика усматривают в стихотворении еще одно отражение семейных отношений Ростопчиных. Когда же выясняется иносказательный смысл баллады, за которым скрывается резко отрицательная оценка взаимоотношений России и Польши, в Петербурге поднимается, по словам цензора Никитенко, суматоха, а разгневанный Николай I запрещает автору впредь показываться при дворе. В 1853 году Ростопчина напишет своеобразное продолжение "Насильного брака" под названием "Дума вассалов", где предложит единственный выход из положения - "разъединение".

Ростопчины поселяются в Москве. Поэтесса сближается с кружком Погодина, сотрудничает в "Москвитянине", устраивает для молодой редакции журнала свои знаменитые субботы. Помимо стихов, она пишет и пьесы ("Нелюдимка", "Семейная тайна", "Кто кого проучил"), в которых некоторые проницательные ее современники угадывают историю ее сердца; поэмы "Монахиня", "Версальские ночи"; романы "Счастливая женщина", "У пристани" и др. Специально для французской актрисы Рашель она переводит на французский свою поэтическую драму "Дочь Дон Жуана".

Наиболее драматичными оказались для Ростопчиной последние годы жизни. Не приняв крайнего западничества, Ростопчина вместе с тем порвала и со славянофилами, с которыми ее до того связывали дружеские отношения. "Эти люди убили нам Языкова во цвете лет... эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!" - писала она. Позиция эта сказалась в одном из лучших произведений Ростопчиной - комедии "Возврат Чацкого в Москву", остроумно высмеявшей одновременно и славянофилов, и западников, литературные и окололитературные страсти и интриги. В результате Ростопчина оказывается в полной изоляции. Революционные демократы провозглашают ее "салонной ретроградкой", друг юности Огарев именно в это время сочиняет обращенное к ней стихотворение "Отступнице".

Современники единодушно отмечали легкость версификаторского дара Ростопчиной. С ранней юности она усвоила уроки золотого века русской поэзии и школы "гармонической точности". В стихах ее легко угадываются интонации Пушкина, а также Баратынского с его размышлениями о "железном веке", чуждом поэзии и любви. Стремление разглядеть за холодными, светскими полумасками истинную сущность человека объединяет ее с Лермонтовым. "Я верю: под одной звездою Мы с вами были рождены; Мы шли дорогою одною, Нас обманули те же сны",- писал Лермонтов в 1841 году в альбом Ростопчиной. И все же поэзия Ростопчиной имела и свое характерное, легко узнаваемое лицо. Прежде всего это была поэзия женская, "со всем ее завлекательным непостоянством", как писал Шевырев. Ростопчина сама подчеркивала светское и женское начало облика своей лирической героини:

А я, я женщина во всем значенье слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне,
Я только женщина, гордиться тем готова,
Я бал люблю!.. отдайте балы мне!

Однако за бальным паркетом и традиционными атрибутами светского веселья Ростопчина прозревала и иное - искалеченные судьбы, разыгранные трагедии. Так возникла грандиозная метафора: бал - цирк девятнадцатого века, воплощенная в одноименном стихотворении Ростопчиной, бесспорно одном из наиболее сильных и глубоких ее стихотворений.
"Она точно Иоанна д'Арк...- сказал о Ростопчиной Вяземский,- пустая вертушка, а в минуту откровения поэт и апостол душевных таинств". А в предисловии к первому тому ее собрания стихотворений Дружинин написал: "Имя графини Ростопчиной перейдет к потомству как одно из светлых явлений нашего времени..."

Источник: Источник: Русские поэты. Антология русской поэзии в 6-ти т. Москва: Детская литература, 1996.

https://www.litera.ru/stixiya/articles/875.html
()